Электрические киты [litres] - Александр Касаверде

И вот тут я первый раз понял, что жив. Знаешь, у меня такой вот тест есть: если я кофе пить не могу, значит все хреново. А если кофе пить могу, значит жив. И я сделал глоток терпкого кофе и запомнил этот глоток на всю жизнь. Потому что он меня будто с того света выдрал. Кабина грузовика, наклейки, на фоне Шуфутинский хрипло напевает: «А душа ее ждет, а душа ее просит, превратится снег в лед, желтая листва – в осень». И кофе отменный. Горький. С максимальной обжаркой, как я люблю. И сыростью с улицы веет. И сырость эта смешивается с затхлостью кабины. И от этого вкус кофе только лучше, будто он какой-то редкий, особенный, торфяной.

Обезболивающее вместе с кофе сделали свое дело. Все прояснилось, и я вспомнил и дорогу, и пустошь.

– Разве не чудо, – говорит Макс, – что ты русский и я русский. И мы с тобой встретились в шотландских ебенях каких-то.

– Чудо, – говорю я.

И вспоминаю, как думал о фениксе, и думаю: то ли я эту ситуацию сам создал, то ли предчувствовал. Потому что я и правда будто сгорел и исчез тогда.

– Я же, знаешь, еще о чем подумал, когда ты там лежал: что это я лежу, а не ты. В Афгане в восемьдесят седьмом, когда я умер в первый раз.

Я чуть кофе не поперхнулся на этих словах.

– Как умер?

– Вот так и умер. Нас тогда весь взвод положило, и я лежу на горячем песке и смотрю – дыра во мне. И знаешь, чувствую, что все… кабзда! Слабость такая, как будто в сугроб пьяный упал и она тебя убаюкивает. Боли я уже не чувствую. Потому что привык к ней. И слабость по чуть-чуть тебя захватывает. Так что ты ей волю всю свою и отдаешь.

И тут он замолчал. Посерьезнел. Руль сжал. И продолжает:

– И потом понимаю, что дух мой воспарил над телом. И я сверху смотрю на все происходящее. Вижу себя, с дырой в брюхе. И жалко так, думаю, что в жизни этой ничего так не видел. И голос во мне говорит: «А что ты, кроме Бога, увидеть хотел?» И тогда меня словно электричеством долбануло. И в мир вернуло. И меня Гришка тащит и кладет за броневиком. И рядом снаряды рвутся. И я выжил. И с тех пор уверовал. В санчасти врач сказал, что я клиническую смерть пережил и с того света вернулся. Видно, дела какие-то не доделал. А у меня одна фраза с того света осталась: «Что же ты в жизни, кроме Бога, увидеть хотел?» С тех пор молитву читаю. Однажды в ночи, когда молитву читал, мне озарение явилось. Молился я часов пять. В своей каморке на коленях стою. И вдруг икона говорит мне: «Бога в жизни увидеть – значит, через жизнь пройти». Я это батюшке и рассказал. А он говорит, что бесы меня попутали. Но не только из-за этого. У меня и молитвы свои были. Я же после Афгана ничего запомнить не могу. Все вылетает. А молитвы мне ночью через сердце приходят. Так тоже по уставу нельзя. И я решил тогда своей дорогой пойти. Молиться как получается. Батюшка-то говорил, что это искушение. И прав оказался. Так я на зону и попал, от страсти. Неверующим бошки поотшибал. Ходил по вокзалу. И привиделось мне, что души у людей спят. И что если треснуть прямо в торец, то их пробудить можно. Вот и я подходил, спрашивал: «Спит душа твоя, брат?» И потом в торец. Так меня и посадили. Но все к лучшему. На зоне мне мой сокамерник рассказал, как в Британию попасть, где паспорта сделать, где на язык сдать. Там целая схема коррумпирования. Расскажу, если захочешь, пока лавочка работает. Так я здесь и оказался. И здесь уже Таньку встретил. Сын у меня, десять лет скоро будет. Вот и вожу всякое. Туда-сюда. И молитву в дороге читаю. Ту, которая от сердца.

И это он мне все рассказал сразу после кофе, как мы тронулись и поехали. Есть такие люди, которых встретишь и они говорят и говорят. И о жизни, и о сокровенном, и о всяком. И я даже не знаю, важно им, что их кто-то слушает, или нет. Кажется, им самим важно рассказать эту историю. Вот Макс таким и был. Я вообще не вспомню сейчас, чтобы он молчал. И сколько мы с ним по Шотландии ни ехали, он или говорил, или читал молитву, или пил кофе. И молитвы его были странные, тянулись часами. Да и слов особо не разобрать, только обрывки фраз.

Вечером мы остановились в гостинице. У меня снова поднялся жар. Макс принес какие-то таблетки. Я, не спрашивая, их разжевал. Запил им же принесенным чаем. И погрузился в свежую постель. И слушал, как Макс читает свою молитву. Голос его то поднимался, то опускался. То он нудел, то почти кричал. То шептал. И даже когда я просыпался от маяты ночью, все равно слышал, как он читает. Даже не знаю, спал он вообще или нет.

Наутро мне стало лучше. Я встал. На стуле висела выстиранная и уже сухая одежда. Даже кроссовки стояли каким-то образом выстиранные и сухие. Оказалось, что Макс в паузе между молитвами успел все отнести в химчистку. Мы спустились на завтрак; конечно, слабость еще оставалась, но болезнь ушла. В гостинице был шведский стол. Я положил себе две большие сосиски, бобы, яичницу и выпил две кружки кофе. И после завтрака я уже чувствовал себя здоровее, чем когда-либо. И тогда я сказал «спасибо». Макс посмотрел на меня и улыбнулся:

– А ты бы на моем месте поступил иначе?

А как бы я поступил?

– Не знаю, – говорю я.

Может, и мимо бы проехал. Но после того, что случилось, точно не проеду. И меня осенило. Я вспомнил всех тех людей в автобусе. Никто из них мне не помог просто потому, что не могли мне сопереживать. А не могли они мне сопереживать потому, что не были на моем месте. Все, кроме той девочки, которая плакала за стеклом автобуса. Только она одна хотя бы представить смогла, как мне плохо.

Когда я рассказал Максу про китов, он, как и тот парень, что подобрал меня на дороге, сказал, что я идиот. А потом, помолчав, добавил, что, может, это и